Скорбное житие инока ИоваДуховная жизнь

Духовный рост женщины в условиях семейной жизни

Модератор: Купеческая Дочь

Аватара пользователя
Автор темы
Солнышко
Модератор
Всего сообщений: 1615
Зарегистрирован: 15.03.2013
Вероисповедание: православное
Откуда: Германия
 Скорбное житие инока Иова

Сообщение Солнышко »

Это потом в нашей деревне, прилегающей к монастырю, построили магазин. А сначала дважды в неделю приезжала автолавка и привозила хлеб, макароны, перловку и соленую кильку в бочках.






Однажды в суровую снежную зиму автолавки две недели не было. Насиделись мы без хлебушка. И когда, буксуя в сугробах, автолавка наконец появилась в деревне, ее встретили обещанием:

– Мы в Москву будем писать, если подобное безобразие повторится!

– Да хоть президенту пишите! – усмехнулся шофер автолавки Шурик. – Автолавки, гуд бай, теперь отменяются, и приехал я к вам нынче в последний раз.

Автолавки в ту зиму, действительно, ликвидировали. Наступала эра душепагубных новаций, именуемых борьбой за прогресс. Народ в эти новации сначала не поверил, и всех возмутило в тот день иное: автолавка приехала пустой. Ни макарон, ни соленых килечек, а до чего те хороши с горячей рассыпчатой картошкой! Привезли только 30 буханок хлеба. По одной на всех не хватит, тем более что Люба, по прозвищу Цыганка, уже успела запихнуть в свой рюкзак сразу семь буханок.

– Любка, не нагличай! – закричали в очереди. – Больше двух буханок в руки не давать!

– По одной буханке в руки! – потребовала стоявшая последней бабушка Фрося.

– По одной, говоришь? – возмутилась многодетная молодуха Ирина. – Ты, баба Фрося, холостячкой живешь, а у меня пять короедов на шее да муж. Привыкли есть и никак не отвыкнут!

Словом, хлебный бунт был в самом разгаре, когда возле автолавки появился инок Иов из «шаталовой пустыни» и сказал, возвысив голос:

– Вот они, признаки пришествия антихриста – даже хлебушка теперь не купить. А кто виноват? Кто с коммуняками царство антихриста строил и за партбилет душу дьяволу продавал?

Многодетная Ирина испуганно перекрестилась, а бабушка Фрося сказала рассудительно:

– Да кто ж нам, мил человек, партбилет этот даст? Красные книжечки – они у верхотуры, а мы простые колхозники.

– Кто делал аборты и убивал во чреве детей? – гремел обличитель. – О, иродово племя и христопродавцы, залившие кровью Святую Русь!

«Христопродавцы» сначала ошеломленно притихли, а потом загомонили наперебой: «Сроду никаких абортов не делала!» – «Да чтобы я, чтобы я? Никогда!»

Стихийный митинг на этом закончился. Хлеб раскупили, а мороз уже так пробирал до костей, что все поспешили в тепло, по домам.

– Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное! – взывал им вслед инок Иов, но внимала оратору только Люба-Цыганка.

«
Я, отче, хочу покаяться, – вздохнула Люба. – Душа изболелась. Кому бы открыть?
»
– А я, отче, хочу покаяться, – вздохнула она. – Душа изболелась. Кому бы открыть? Вы сейчас, простите, куда путь держите?

– Иду из Дивеево на Валаам, – хрипло закашлялся простуженный инок.

– Да у вас, святой отец, похоже, бронхит, – всполошилась Люба, медсестра в прошлом. – Быстро садитесь в машину к Шурику. У меня банька как раз натоплена. Прогреетесь в баньке, отдохнете с дороги, а потом и поговорим.

– Завяз коготок – всей птичке пропасть, – сказала вслед уезжавшему иноку бабушка Фрося, уточнив, что Любка «гулящая», и горе монаху, угодившему в притон.

А дальше события развивались так: инок Иов, действительно, надолго задержался у Любы. Странная тут приключилась история и до того непонятная, что, вероятно, стоит начать издалека – с рассказа о том, как я познакомилась с будущим иноком Иовом, еще юношей Петей в ту пору.

***






Наше знакомство состоялось во время скандала в междугороднем автобусе. Шофер пытался высадить из автобуса безбилетника Петю, а тот надменно заявлял, что он едет в Оптину пустынь и его обязаны везти бесплатно – как молитвенника за наш грешный род.

– Эй, молитвенник, в бубен дать? – развеселились подростки, сосавшие пиво из банок.

– Бога нет! – заорал подвыпивший дедок.

– Бог есть! – прикрикнула на него пожилая толстуха. – Но не у этих попов с «мерседесами». Я теперь принципиально в церковь не хожу!

И пошло-покатилось то поношение всего святого, что я, не выдержав, заплатила за безбилетника и сердито усадила с собою рядом, попросив: «Молчи!» Но молчать пылкий юноша не умел и раздражал до крайности. Судите сами: на дворе май, снег давно растаял, а он в валенках, в овчинном тулупе до пят и с величественным посохом странника. Словом, цирк уехал – клоуны остались.

– Почему ты в мае в валенках ходишь? – спрашиваю Петю.

– Да я еще в декабре из дома ушел. Странствую с тех пор.

– А мама знает о твоих странствиях?

– Очень надо ей знать! – огрызнулся юнец.

Так, всё понятно – очередной беглец. В ту пору в почте монастыря встречались письма от родителей, разыскивающих своих пропавших детей. Не письма – крик боли! Мама уже обзвонила все больницы и морги, плачет, болеет. А чадо, оказывается, скрывается в монастыре. Поводы для конфликтов с домашними чаще были пустячные. И всё же каково маме Пети, уже полгода не знающей, жив ли сын?

По поручению батюшки я в таких случаях связывалась с родителями. Но когда я попыталась узнать у Пети телефон его мамы, он буквально сбежал от меня.

– Да это же Петька из нашего подъезда, – сказала вдруг паломница Лена, работавшая по послушанию в Оптиной. – Телефон его мамочки я вам, конечно, дам, но с чего вы взяли, что эта Зайчиха разыскивает Петьку?

– Почему Зайчиха? – не поняла я.

– А у нее раздвоенная «заячья губа», да еще папа-алкоголик в детстве так разбил ей лицо, что изуродовал на всю жизнь.

И Лена рассказала ту горестную историю, когда изуродованная деревенская девушка сбежала от отца-алкоголика в Москву и устроилась здесь лимитчицей на чугунолитейный завод имени Войкова. Загазованность в цеху была такая, что в двух шагах ничего не видно. Москвичи на эту вредную низкооплачиваемую работу не шли. Выручали лимитчики – белые рабы города Москвы, которым было обещано, что через 20 лет работы на вредном производстве они получат московскую прописку и жилье. Немногие выдерживали эту унизительно долгую борьбу за жилплощадь – заболевали, спивались, попадали в тюрьму. Самый высокий процент преступлений в столице давали именно лимитчики, и это была своего рода месть бесправных рабов надменной барыне Москве. А изуродованной девушке отступать было некуда. Она всё выдержала. В 40 лет получила однокомнатную квартиру в Москве и вышла замуж за молодого красавца, окружившего ее несказанной любовью.

«
Опьяненная счастьем, она не поняла, почему муж переоформил квартиру на себя, а потом повел ее к нотариусу…
»
Опьяненная счастьем, она даже не поняла, почему муж тут же переоформил квартиру на себя, а потом повел ее к нотариусу, заставив подписать какие-то бумаги. Очнулась она лишь в тот страшный миг, когда, вернувшись из роддома, обнаружила: ее квартира продана, и чужие люди уже живут в ней.

Слава Богу, что суд доказал факт мошенничества. Квартиру вернули, но какой ценой! На суде мошенник орал о сексуальных домогательствах вонючей лимитчицы, а его так тошнило от старой уродины, что он вправе рассчитывать на компенсацию. Это был опытный брачный аферист, а точнее хищник, наживающийся за счет одиноких женщин, тоскующих о семье и любви.

Многое выдержала мужественная лимитчица, но этот суд, похоже, сломил ее. И она так невзлюбила сына, рожденного от мошенника, что воспитывался Петя в казенных учреждениях. Сначала были круглосуточные ясли и садик. Потом школа-интернат, а после школы общежитие сельхозучилища в Подмосковье.

– Жалко Петьку, – рассказывала Лена. – Представляете, Пасха, все празднуют, а Петя голодный дома сидит. Мы его на Пасху всегда к столу приглашали. И он с детства так полюбил Пасху, что, может, через это к Богу пришел.

Позвонила я маме Пети, а та крикнула в ответ: «Ненавижу отродье подлого гада и даже слышать о нем не хочу!»

– Я же вас предупреждала, – сказала потом Лена. – Погодите, я вам сейчас Зайчиху в натуре покажу.

И Лена отыскала в мобильнике фотографию первомайской демонстрации. Впереди с красным знаменем шагает женщина с заячьей губой и что-то кричит. Что кричит, неизвестно. Но рот оскален в таком надрывном крике, что Лена сказала: «А ведь только от боли так страшно кричит».

***




Кто и когда постриг Петра в иночество, точно не знаю. Но рассказывали следующее: одному маломощному монастырю отдали земли бывшего колхоза, а работать на них было некому. И паломника Петю, окончившего сельхозучилище, приняли в монастыре с распростертыми объятьями. Он и на тракторе мог пахать, и в комбайнах разбирался. Паломника срочно постригли в иночество. А зря. Потому что уже через месяц новоиспеченный инок Иов заявил отцу наместнику, что, к величайшему стыду, никто из братии, включая наместника, не владеет Иисусовой молитвой и не стремится к духовному совершенству, но он берется их подтянуть.

– Пшел вон! – вскипел отец наместник и выгнал Иова из монастыря.

«
С тех пор и странствовал инок Иов, обличая «христопродавцев», а те, случалось, били его. В общем, настрадался…
»
С тех пор и странствовал инок Иов, обличая «христопродавцев», а те, случалось, били его. В общем, настрадался отважный инок и так простудился, что двусторонняя пневмония перешла потом в хронический бронхит, осложненный острой сердечной недостаточностью. Вот и застрял он по болезни у Любы, не в силах продолжать свой путь.

***

Прозвище Любы-Цыганки объяснялось просто: после смерти родителей в автокатастрофе сироту увезли в детдом, а она сбежала оттуда в цыганский табор. По малолетству девочка не годилась в гадалки, и ей определили профессию – собирать милостыню на базаре. Любе даже нравилось с цыганской дерзостью останавливать прохожих и сулить им за щедрость красивую жизнь, а за жадность черную смерть.

– Девочка, тебе не стыдно побирушничать? – остановил ее однажды на базаре начальник местной милиции.




Возле милиционера стоял синеглазый мальчик Вася, сын начальника. Девочка и мальчик взглянули друг на друга и влюбились на всю жизнь.

Отец категорически запретил Василию встречаться с нищенкой. А Люба ради синеглазого сына начальника ушла из табора, вернулась в детдом и, окончив школу, поступила в училище для медсестер. Шли годы. Василий уехал учиться в областной центр, и встречались они теперь только на каникулах и тайком от отца – в лесу. Было у них здесь свое заветное место на горе под соснами. Внизу обрыв, а вокруг – даль необъятная.

На этом месте я и встретила Любу. Пришла за маслятами – их здесь всегда уйма – и ни грибочка не нахожу. А навстречу Люба с корзиной маслят.

– Кто рано встает, тому Бог подает, – засмеялась она и вдруг высыпала все маслята в мою корзину. – Бери!

– А ты-то как?

– Не ем я грибы. А сюда ради Васи моего прихожу.

Вот тогда и рассказала Люба ту историю, когда девочка на всю жизнь влюбилась в синеглазого мальчика, а тот обещал жениться на ней:

– Мы ведь с ним даже не целовались, потому что так обмирала душа, будто мы не на земле уже, а на небе – высоко-высоко – и куда-то летим.

Пока влюбленные витали в облаках, на земле вершились свои события. Два царька местного разлива – начальник милиции и секретарь райкома партии – решили породниться, женив Василия на дочке секретаря Зинаиде. Правда, Зина была копией папы – то же мясистое грубое лицо с глазками-буравчиками. Но с лица не воду пить. Да и что молодые понимают в жизни, если нет ничего слаще той власти, когда подданные даже пикнуть не смеют, а хочешь жить и дышать – плати.

«
Мысль о женитьбе сына на «нищенке» привела начальника милиции в такое неистовство, что Любу тут же увезли в СИЗО…
»
Была уже назначена дата свадьбы, когда Василий выдумал и зачем-то сказал, что Люба ждет от него ребенка и он обязан жениться на ней. Мысль о женитьбе сына на «нищенке» привела начальника милиции в такое неистовство, что Любу тут же увезли в СИЗО и били так, что она лежала на полу в луже крови.

– Забили бы насмерть, я точно знаю, – рассказывала Люба. – А Вася узнал, что меня убивают, и согласился мой синеглазый на свадьбу, лишь бы я на свете жила. Собой он пожертвовал, как Христос.

Искалеченную 18-летнюю Любу потом долго лечили в больнице. Сломанные ребра срослись, швы зарубцевались, но детей, как сообщили врачи, она уже не сможет иметь.

– Что было потом? – спрашиваю Любу.

– А потом ничего не было.

Много разных событий было впоследствии: замужество с пожилым московским бизнесменом, оставившим ей после смерти немалое состояние. Был свой ресторан, магазин на рынке. Много чего было, но ничего не было, потому что умерло что-то внутри. И Люба жила уже через силу, притворяясь деятельной и живой.

На московском асфальте Цыганка не прижилась и однажды вернулась в те края, где девочка полюбила синеглазого мальчика, а он обещал жениться на ней. Купила здесь за бесценок угодья бывшей сельскохозяйственной испытательной станции и построила близ усадьбы весьма прибыльный молокозавод. Не ради денег – их было с избытком, но ей хотелось продемонстрировать свое богатство и доказать своим властным обидчикам, что она не нищенка и побирушка с базара. Она теперь богаче и круче их. Проще сказать, ей хотелось мстить. А мстить оказалось некому. Секретарь райкома партии загодя, еще до перестройки, купил дом в Карловых Варах и пил теперь там чешское пиво. А начальника милиции новые власти осудили за взятки, и после зоны он спился. Однажды Люба увидела у магазина жалкого пьяницу-попрошайку, бывшего некогда начальником милиции. Насмешливо подала начальнику милостыню, а тот не узнал ее. «Мне отмщение, и Аз воздам», – говорит Господь, смиряя неразумных мстителей.

Тем не менее, жила Люба шумно и напоказ. Устраивала пиры в банкетном зале при сауне, где, говорят, случались безобразные пьянки и Цыганка с кем-то дралась. Впрочем, это всего лишь слухи. Но было и иное: Люба пожертвовала немалые средства, помогая восстановить полуразрушенный храм. Правда, с батюшкой они сначала разругались. Любе хотелось воздвигнуть храм в честь Василия Великого – ангела-хранителя синеглазого Васеньки. А священник сказал, что как была здесь испокон века Никольская церковь, так тому и быть, но раба Божиего Василия будут тут поминать в алтаре.

Надеялась ли Любаша на возвращение Василия? На словах – нет. Даже сказала однажды:

– Вася благородный: детей не бросит. Да и я презираю тех подлых бабенок, что уводят отцов из семьи.

Разумом всё понималось ясно. А только жила в ней та нерастраченная сила любви, что, как манок, окликала мужчин. Говорят, к Любе сватался один генерал и на коленях умолял о любви. А в нашей деревне рассказывали такую историю. Неряшливый и спивающийся конюх Степан, уже так крепко пропахший навозом, что люди сторонились его, увидел однажды Любу и обомлел от восторга.

– Ты бы, Степа, помылся, – сказала ему Люба.

Степан тут же опрокинул на себя ведро воды из колодца и, как завороженный, пошел вслед за Любашей. Год он батрачил у нее в усадьбе, являя чудеса трудолюбия. Не пил, мылся и щедро поливал себя одеколоном. Но когда он, такой благоуханный, предложил Любе «слиться навеки в объятьях счастья», то был изгнан прочь под насмешливый комментарий Цыганки:

– Нет мужика, и гад не говядина.

Поклонники были – любимого не было, и всё острее чувствовалась боль одиночества. Даже прибыль с молокозавода почему-то не радовала, но лишь усиливала тоску: а зачем всё это и для кого? Ни детей, ни семьи. Еда всухомятку, потому что тягостно и нелепо для себя одной варить борщ и печь пироги. Игра в успешную бизнес-леди вдруг утратила смысл, и обнажилась горькая правда: она одна-одинешенька на белом свете и никому не нужна. Отвращение к поддельной и чуждой ей жизни было так велико, что Люба продала свой молокозавод местному предпринимателю, разогнала любителей пировать на банкетах и отгородилась от людей уже настолько, что даже в церковь перестала ходить.




Однажды затворницу навестил батюшка и обратил внимание на пустующие квартиры, в которых жили когда-то сотрудники сельскохозяйственной станции. Для начала батюшка попросил Любу приютить у себя «ничейную» старуху, давно забывшую, кто она и откуда и побиравшуюся по церквям. «Ничейная» бабушка была явно деревенской, потому что тут же посадила в огороде картошку, капусту и огурцы. Потом к усадьбе прибилась беженка Ираида, растившая без мужа слабоумного сына Ванечку. А еще шофер-дальнобойщик Игорь попросил Любу взять к себе на лето его старенькую маму Веру Игнатьевну, потому что он надолго уходит в рейсы, а у мамы бывают гипертонические кризы и ей опасно оставаться одной.

Наконец Люба «усыновила», как она выразилась, инока Иова, сказав потом с досадой:

– Не было у бабы заботы, так купила она порося. Он телевизор запрещает смотреть! Совсем больной, уже еле дышит, а командует, как генерал: утреннее правило, вечернее правило. А еще надумал собирать нас днем для чтения Псалтири. Тут мы все, кроме Ванечки, уходим в подполье – огородами, огородами и в партизаны.

«
Только Ванечка любил слушать Псалтирь. Сидит, притихнув, и глаз не сводит с инока.
»
Только Ванечка любил слушать Псалтирь. Сидит, притихнув, и глаз не сводит с инока.

– Даже ребенок чувствует благодать! – возмущался Иов. – А вы?

Из-за этой благодати, как называл ее Иов, он и попал поневоле в няньки к Ванечке. И когда мальчик начинал куролесить, со всех сторон раздавалось:

– Отец Иов, заберите Ванечку, а то сладу с ним нет.

К осени шофер Игорь женился и увез Веру Игнатьевну домой. Пожила она там недолго и вернулась обратно, объяснив при этом:

– Квартирка у нас крошечная, однокомнатная. Что я буду мешать молодым?

– Просто невестка вам не понравилась, – усмехнулась Ираида, изгнанная в свое время из дома агрессивной свекровью.

– Нет, хорошая девочка, но ей трудно со мной. А характер у меня такой тяжелый, что до сих пор удивляюсь терпению моего покойного мужа.

Энергичная Вера Игнатьевна многое переменила в жизни усадьбы. Она была из той нормальной жизни, где обедают на скатерти с салфетками, по праздникам пекут пироги, а именинников поздравляют тортом со свечками. Бывший банкетный зал преобразовали в трапезную, там же отметили день рождения Иова и под пение «Многая лета» вручили ему торт со свечками. Инок даже растерялся, потому что прежде никто не поздравлял его с днем рождения. Торт ел с удовольствием, но по привычке поучал: дескать, свечи надо ставить только перед иконами – всё остальное язычество. И «вааще» приличные женщины не ходят в платьях с декольте, как блудницы, и украшают себя не плетением волос, но молитвой. Это он о Любе, явившейся на праздник в вечернем платье и со сложной красивой прической.

– Приличные люди, – сказала Вера Игнатьевна, глядя куда-то в сторону, – за обедом не тянут голову к ложке, но подносят ложку ко рту. А слова «вааще» в русском языке нет.

Инок Иов сначала не понял, что это про него, а потом густо покраснел. Позже Иову еще не раз доставалось от Веры Игнатьевны, а он отбивался от нее словами:

– Мнози скорби праведным, и от всех избавит их Господь.

– Люди добрые, посмотрите на праведника! – ахала Вера Игнатьевна.

Конечно, кое-какие недостатки Иов у себя находил, но искренне считал, что это от пребывания в «бабьем болоте», где можно разве что деградировать. Он рвался в монастырь. Даже ездил по этому поводу на совет к старцу. А старец сказал:

– Живи, где живешь. Это Господь привязал тебе бревна к ногам, чтобы ты не бродяжничал, а спасался.

«
Однажды утром он всё же отправился в монастырь. Дошел до вокзала и упал от слабости.
»
Но разве старец указ для Иова? Однажды утром он всё же отправился в монастырь. Дошел до вокзала и упал от слабости. В больнице установили, что инок в дороге перенес инфаркт, отсюда отечность и вода в легких. После больницы Иова выхаживала Люба, и шла череда процедур: уколы, капельницы, диуретики. Вера Игнатьевна варила для Иова отвары петрушки, Ираида проносила из леса бруснику, тоже помогающую при отеках. А знакомая медсестра продала Любе секретную биодобавку «для космонавтов», способную воскрешать даже мертвых. Цены на «секретное» зелье были, естественно, бешеные, и это так впечатляло, что Люба забыла, как еще в медучилище профессор рассказывал им о мошенничестве в фармакологии и, предупреждая об опасности, сказал: «Лучшие из биодобавок те, что хотя бы не приносят вреда». Как же она каялась потом, потому что секретное зелье вызвало у инока аллергический шок. Это был классический отек Квинке: шея раздулась, как шар, лицо полыхало красным пожаром, а дыхание пресекалось. Люба срочно вколола иноку супрастин и вызвала «скорую». Было сделано всё возможное. А врач, уезжая, сказал удрученно:

– Вчера от отека Квинке умер ребенок. Не смогли мы его спасти, и здесь, возможно, уже опоздали.

Иов умирал. И тут Люба, обычно предпочитавшая телевизор молитве, от всего сердца взмолилась Господу: «Иисусе, спаси и исцели Иова!» Всю ночь она плакала перед иконами и уговаривала Господа не забирать Иова.

На рассвете Иов очнулся и улыбнулся Любе такой младенчески ясной улыбкой, что у нее дрогнуло сердце.

– Если бы мы с Васенькой тогда поженились, – призналась она потом, – был бы у меня сын в возрасте Иова. Пусть даже, как Иов, с тараканами в голове. А у кого, скажите, их нет?

Болел Иов тяжело и долго. Все даже боялись: вдруг он умрет? Но первой умерла Люба.

***






В последний раз я видела Любу за неделю до ее смерти. Пришла на горку за грибами, хотя какие грибы при такой засухе?

Люба сидела на своем заветном месте и пыталась открыть бутылку коньяка.

«
Хочу напиться, а не могу, – подосадовала она, отшвырнув бутылку в сторону. – Васька приходил!..
»
– Хочу напиться, а не могу, – подосадовала она, отшвырнув бутылку в сторону.

– Что празднуем? – спрашиваю.

– Поминки. Васька приходил!

Она зло выругалась по-цыгански и сказала:

– Я двадцать лет ждала этой встречи – хоть увидеться на миг, хоть перемолвиться. А он пришел пьяный, похабный, чужой. Завалил меня на кровать и матюкается: «Че ломаешься, гопота детдомовская? Батя точно сказал – на таких, как ты, не женятся». Оказывается, я набивалась к нему в жены и прикидывалась недотрогой, чтобы его распалить. Бьет меня и зачем-то хвастается, что он еще в школе с Зинкою жил, потом с Катькой и с ее мамой… не могу говорить. Пойду.

Она уходила по тропинке какой-то шаткой походкой и, обернувшись, крикнула на прощанье:

– Эй, писательница, напиши, как одна дура Ваську за Христа принимала и молилась ему: «Ангел мой синеглазый». Ангел с рогами! Господи, как же я всё перепутала? Перепутала, перепутала.

В тот же день Любу с инсультом увезли в реанимацию.

***

Перед смертью батюшка исповедал и причастил рабу Божию Любовь. Говорили они долго, но о чем – тайна исповеди. На погребении батюшка всплакнул украдкой, а на поминках строго сказал:

– Господь что повелел? «Не сотвори себе кумира». А у нас кумиров не счесть: телевизор ненаглядный с его завирушками или, ах, обожаемый Васька-прохвост. Вот ты, Ираида, о чем думала, когда за пьяницу замуж пошла? Он ни копейки не дал на сына и больного ребенка смертным боем бил.

– Всякий может ошибиться, – поджала губы Ираида. – Вон Люба Ваську-поганца боготворила, хоть и умнее меня была.

Мне захотелось заступиться за Любу, и почему-то вспомнилась та история пушкинской Татьяны, о которой писал в своей книге протоиерей Вячеслав Резников. Странная, согласитесь, у нее была любовь. Татьяна фактически незнакома с Онегиным, видела его лишь мельком, да и то озабоченного своим пищеварением: «Боюсь: брусничная вода мне б не наделала вреда». Но она пишет незнакомцу:

Ты в сновиденьях мне являлся,
Незримый, ты мне был уж мил,
Твой чудный взгляд меня томил,
В душе твой голос раздавался.

Татьяна ищет Бога, это Его голос она слышит в душе. И каким же жестоким было разочарование, когда она находит в библиотеке Онегина антихристианские книги и однажды видит его во сне в окружении нечистой силы и повелителем в мире зла. «Татьяна – это я», – признавался Пушкин, излагая в сюжете о Татьяне историю своих духовных поисков, где было много обольщений. Но было то чистосердечное стремление к истине, что завершилось предсмертной исповедью с высокими словами о Христе.

Вот и Люба искала Бога. История ее любви – это история того предчувствия юной души, когда она откуда-то знает Незнаемого, слышит Его зов. Она ищет божество среди людей и томится той высокой духовной жаждой, какую не утоляет ничто земное. Нет душе покоя, пока не встретит Христа.

***




Перед смертью Люба вызвала нотариуса и завещала иноку Иову свой дом, усадьбу и счет в банке с наказом помогать горемычным. Батюшка во исполнение завещания тут же подселил в усадьбу горемычную старушку, которую избивал внук-наркоман. Население приюта потихоньку множилось. А Иов хватался за голову и вспоминал, удивляясь: почему у Любы всё получалось? И горемычные, хворые, немощные люди, как родную, любили ее. А у Иова что ни день, то напасть. Вчера ночью опять обмочилась «ничейная» старушка, страдающая циститом. А стиральная машина сломалась, и смены чистого белья нет. Сегодня слегла с радикулитом повариха Ираида, готовить некому. Иов вызвался сам приготовить обед, и у него подгорела не только каша, но и гороховый суп истлел в угольки. Страшнее всего была словоохотливость старух. Им почему-то надо было рассказать Иову, что ночью было совсем плохо, но к утру, слава Богу, прошло.

– Говорильня какая-то, помолиться некогда! – сетовал инок.

– Выслушай их. Там ведь горя вагон! – отвечал ему батюшка. – В монашестве главное самоотречение.

И Иов учился самоотречению. Точнее, это Господь учил его, погрузив в то море забот, когда уже не до себя и смиряется в напастях горделивое «Я».

Слава Богу, что помогал Игорь, сын Веры Игнатьевны. Он привозил из города продукты, лекарства и памперсы для бабушки с циститом. Игорь тут же починил стиральную машину: «Нет проблем», – говорит. А еще он возил старушек по святым местам.

Однажды он привез их на экскурсию в Оптину пустынь. Старушки гуськом потянулись за экскурсоводом, а инок Иов сидел на скамейке у храма, грелся на солнышке и блаженствовал.

«
А я маму к себе перевез, – сообщил Иов радостно. – Меня мама помнит…
»
– А я маму к себе перевез, – сообщил он радостно. – Она память потеряла, совсем беспомощная уже. А меня мама помнит и зовет прежним именем: «Петенька милый, хороший мой Петенька».

А еще мама помнила, как бабушка водила ее маленькую за ручку в храм. Мама впала в детство, но в православное детство.

– Мама меня любит, – сказал застенчиво Иов.

Прибежал Ванечка, улыбнулся иноку, а тот обнял его.

– Я долго думал, – сказал Иов серьезно, – и понял: в мире еще так много любви, что антихрист не пробьется через этот заслон.

На том и закончим нашу историю, потому что мама любит сына. Иов любит Ванечку, а жизнерадостный Игорь любит всех. И пока жива в людях любовь, утверждает Иов, антихрист не пройдет. Так-то!
http://www.pravoslavie.ru/jurnal/72084.htm

Добавлено спустя 4 часа 20 минут 11 секунд:
Знаешь, я иногда так изнемогаю на послушании, что решаю всё бросить и сбежать из монастыря. А потом говорю себе: нет, лучше умру на послушании. А как только решаюсь умереть, сразу оживаю – сил прибавляется или на лёгкое послушание вдруг переведут.
http://www.pravoslavie.ru/smi/37336.htm
Реклама
Аватара пользователя
Автор темы
Солнышко
Модератор
Всего сообщений: 1615
Зарегистрирован: 15.03.2013
Вероисповедание: православное
Откуда: Германия
 Re: Скорбное житие инока Иова

Сообщение Солнышко »

Аватара пользователя
Автор темы
Солнышко
Модератор
Всего сообщений: 1615
Зарегистрирован: 15.03.2013
Вероисповедание: православное
Откуда: Германия
 Re: Скорбное житие инока Иова

Сообщение Солнышко »

Аватара пользователя
Автор темы
Солнышко
Модератор
Всего сообщений: 1615
Зарегистрирован: 15.03.2013
Вероисповедание: православное
Откуда: Германия
 Re: Скорбное житие инока Иова

Сообщение Солнышко »

Аватара пользователя
Автор темы
Солнышко
Модератор
Всего сообщений: 1615
Зарегистрирован: 15.03.2013
Вероисповедание: православное
Откуда: Германия
 Re: Скорбное житие инока Иова

Сообщение Солнышко »

http://www.pravoslavie.ru/jurnal/73622.htm

Добавлено спустя 7 минут 37 секунд:
http://www.pravoslavie.ru/jurnal/73352.htm
Аватара пользователя
Автор темы
Солнышко
Модератор
Всего сообщений: 1615
Зарегистрирован: 15.03.2013
Вероисповедание: православное
Откуда: Германия
 Re: Скорбное житие инока Иова

Сообщение Солнышко »

Аватара пользователя
Автор темы
Солнышко
Модератор
Всего сообщений: 1615
Зарегистрирован: 15.03.2013
Вероисповедание: православное
Откуда: Германия
 Re: Скорбное житие инока Иова

Сообщение Солнышко »

Аватара пользователя
Автор темы
Солнышко
Модератор
Всего сообщений: 1615
Зарегистрирован: 15.03.2013
Вероисповедание: православное
Откуда: Германия
 Скорбное житие инока Иова

Сообщение Солнышко »

Аватара пользователя
Автор темы
Солнышко
Модератор
Всего сообщений: 1615
Зарегистрирован: 15.03.2013
Вероисповедание: православное
Откуда: Германия
 Скорбное житие инока Иова

Сообщение Солнышко »

Аватара пользователя
Автор темы
Солнышко
Модератор
Всего сообщений: 1615
Зарегистрирован: 15.03.2013
Вероисповедание: православное
Откуда: Германия
 Скорбное житие инока Иова

Сообщение Солнышко »

http://azbyka.ru/fiction/rasskazy-nina-pavlova/

Великопостные пирожные

Это был первый Великий пост в моей жизни. Все было еще в новинку, и все переживалось бурно. Долгие монастырские службы переполняли душу радостью, зато простая великопостная пища была для меня сущим наказанием. Иду однажды в трапезную монастыря и думаю с отвращением: «Опять эти каши, каши!» А я их с детства не выношу.

Задумалась я о ненавистных мне кашах и не заметила, как откуда-то сбоку подошел архимандрит Иоанн (Крестьянкин) и говорит:

– А у меня слюнные железы, вероятно, так устроены, что я черный хлеб ем как пирожные.

Благословил меня архимандрит и помолился, возложив руки на мою голову, забитую помыслами о кашах. С той поры и поныне я искренне каюсь Великим постом:

– Батюшка, я же не пощусь, а пирую. До чего все вкусно!

Молитва схимника, или Как я спасала мир

Имя этого схимника из Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря мне, к сожалению, неизвестно. Да и знакомство наше не назовешь знакомством – так, мимолетное виденье в весенний день. По случаю хорошей погоды схимника вывезли на инвалидной коляске в цветущий яблоневый сад. И я оторопела, увидев его, – древние живые мощи и одновременно молодые веселые глаза. Белые лепестки яблонь, осыпаясь, парили над схимником, а воробьи доверчиво садились к нему на колени. Тощий юный воробьишка пытался клевать «старческую» гречку на руках иеросхимонаха, а воробьи потолще наблюдали за ним.

Позже я освоила тот этикет бойкости, когда при встрече надо сказать: «Батюшка, простите, благословите». А тут, как глупый воробей, глядела на схимника, а он улыбался мне. Вот и все – молчали, улыбались. А потом схимника увезла обратно в келью, и он спросил на прощанье:

– Как твое святое имя, детка?

– Нина.

Больше я схимника не видела, но через насельника монастыря Игоря иногда получала известия о нем. Впрочем, сначала два слова об Игоре.

В миру он погибал от наркотиков, и отчаявшиеся родители привезли его на отчитку в монастырь. Здесь он исцелился, полюбил монашество и решил остаться в монастыре навсегда. Он уже подал прошение о зачислении в братию, но вдруг заколебался. Игоря, как говорят, «закрутило» – он начал окормлять юных паломниц, влюбленно внимавших своему «аввочке», а заодно решил облагодетельствовать схимника, вызвавшись ухаживать за ним. Ругал он при этом схимника нещадно:

– Грязь развел. Беспредел! Печь закопченная, окна немытые, и ремонта не было сорок лет.

Родители Игоря, люди денежные, тоже решили облагодетельствовать схимника, сделав в его келье евроремонт. Но когда они с прорабом явились к схимнику, тот испуганно забормотал, что он, мол, грешный, совсем многогрешный, и недостоин таких забот.

– Батюшка, – сказала недавно крестившаяся мама Игоря, – Господь по неизреченному благоутробию прощает грехи, если кается человек. Вы уж, пожалуйста, поскорее покайтесь, а мы ремонтик вам провернем.

Схимник охотно обещал покаяться, но от ремонта отказался наотрез. Он уже угасал и почти не ел, отдавая все силы молитве. А Игорь с благими, конечно, намерениями неустанно терзал его:

– Батюшка, если вы не будете кушать, я вызову врача и вас будут кормить через шланг с воронкой.

Но схимник и от шланга увернулся.

– Прихожу и радуюсь: кашу съел, – рассказывал Игорь. – А он, оказывается, втихую кормит этой кашей мышей.

При виде мышей, внаглую поедающих кашу, да еще под присмотром схимника, Игорь вскрикнул по-бабьи и заявил:

– Батюшка, в келье мыши. Я сейчас кошку принесу.

– Зачем кошку? Она их съест, – забеспокоился схимник. – Они уйдут, уйдут, я им скажу.

Мыши, действительно, ушли из кельи, а Игорь решил уйти из монастыря.

Отзывался он теперь о схимнике совсем непочтительно: мол, мышей разводит да от скуки гоняет чертей. Впрочем, о втором занятии, «от скуки», Игорь говорил неохотно, но картина была такая. Откроет схимник свою особую тетрадку в розовой обложке, начнет молиться – и вдруг шум, визг, что-то страшное. Игорь пугался, а схимник говорил благодушно:

– Ишь чего захотел, окаяшка, – живую душу в ад утащить. А душа-то Божия, душа спасется.

Кончина схимника так поразила Игоря, что он уехал потом на Афон.

Зашел попрощаться и рассказал, что схимник перед смертью попросил омыть его, чтобы не затруднять братию при погребении. Положили его в бане на лавку, и вдруг некая сила с грохотом вышибла лавку из-под батюшки.

А схимник будто ничего не заметил – и лежал на воздухе, как на тверди, продолжая молиться.

– Батюшка! – обомлел Игорь. – Вы же на воздухе лежите!

– Молчи, молчи, – сказал схимник. – Никому не говори.

Но Игорь, не утерпев, рассказал. Я же выпросила у Игоря ту самую розовую тетрадку, по которой молился схимник.

***

Эта была тетрадка в косую линейку, образца тех времен, когда школьники писали еще чернилами и требовалось писать красиво. На задней обложке – таблица умножения. А в самой тетрадке то Богородичное правило, когда сто пятьдесят раз читают «Богородице Дево, радуйся», а после каждого десятка идут определенные прошения. Молитвы эти известны и изданы в сборниках.

Но у схимника были свои молитвы, написанные тем древнемонашеским, уже забытым языком, что моя филологическая душа затрепетала от красоты и таинства слов. До сих пор жалею, что не переписала тетрадку, а она ушла по рукам. Современный язык беднее и грубее. И как передать тусклым нынешним словом пламенную любовь схимника к Богу и людям? Схима – это молитва за весь мир. А схимник, кажется, воочию видел бедствия мира: кто-то гибнет в пучине порока, кто-то отчаялся в скорбях, а кто-то сует голову в петлю. Особенно меня поразила молитва схимника о самоубийцах, а точнее, о людях, замысливших покончить с собой. Тут схимник плакал и вопиял к Божией Матери, умоляя Ее спасти эту драгоценную душу – сокровище сокровищ и цены ей нет. В тетради была песнь песней о душе человека. Но поэзию не выразишь прозой, а потому приведу свидетельство профессора нейрохирурга:

– Пошлость и убожество атеизма, – говорил он, – заключаются в том, что им неведомо величие Божиего замысла о человеке. Ведь даже мозг используется лишь процентов на пять. Потенциал огромный, и человек сотворен Господом для воистину великих дел.

Вот об этой великой душе и плакал схимник, умоляя Господа послать Ангела, чтобы оборвал веревку висельника или обезвредил смертное питье.

А так бывает – это известно из рассказов людей, переживших попытку суицида. Одна художница рассказывала, как в угаре богемной жизни она дошла до такого опустошения, что решила покончить с собой. Набрала в шприц яду и уже приготовилась сделать смертельный укол, как шприц вдребезги разлетелся у нее в руках. После крещения она стала духовной дочерью известного старца и узнала, что в тот смертельный для нее миг старец бросился на колени, умоляя всех присутствовавших молиться о ней.

Молитва схимника о мире была для меня таким откровением, что я попросила своего старца, архимандрита Адриана, благословить меня молиться по тетрадке этого схимника.

– А ты сможешь? – усмехнулся батюшка.

– Смогу.

– Ты сможешь?! – гневно переспросил он.

– Батюшка, да я дважды в день буду тетрадку читать. А вы, прошу, помолитесь, чтобы у меня молитва пошла.

– Уж я-то помолюсь! – пригрозил старец и, зная мое упрямство, нехотя благословил.

Два дня я молилась по тетрадке схимника, упиваясь красотою молитв и даже не замечая: а что со мной? Вижу все, как в тумане, и будто оглохла, как сквозь вату проходит звук. А потом начались ужасы. На молитве о самоубийцах в воздухе нарисовалась петля висельника и кто-то мерзкий внушал: «Сунь голову в петлю!» Чего-чего, а помыслов о самоубийстве и каких-либо видений у меня сроду не было. А тут даже зубы застучали от страха.

Всю ночь я просыпалась от леденящего ужаса, а наутро не смогла встать.

Каждая мышца дрожала, как кисель. Дыхание пресекалось, и краешком угасающего сознания угадывалось – это смерть. С тех пор я знаю силу бесовского приражения – паралич воли под наркозом помыслов: «Смерть – это хорошо: отдых, покой». Меня спасла моя мама, а точнее, ее рассказ, как она заблудилась в Сибири в пургу. Конь выбился из сил, а мама упала в сугроб. Она уже засыпала сладким смертным сном, как затрепетало материнское сердце: дочка маленькая, грудничок, совсем беспомощная еще. И мама намертво вцепилась в поводья, посылая коня вперед. Так конь и привез домой уже бесчувственную маму, и она говорила потом:

– Ты меня, дочка, от смерти спасла.

Теперь настал мой черед любви и памяти о ближних, таких больных и беспомощных без меня. И я поволокла себя к монастырю. Падала, цеплялась за кусты и деревья и через силу двигалась вперед. Возле монастыря мне стало дурно. Припала к стене универмага и перепугалась – из витрины магазина на меня смотрел упырь с зеленым лицом и налитыми кровью глазами. Я отшатнулась в испуге и догадалась: в витрине – зеркало, а упырь – это я.

К старцу Адриану обычно трудно попасть, но тут он вышел меня встречать.
– Ну что, помолилась? – спросил он невесело.

– Помолилась, – просипела я, ибо голоса уже не было.

– Поняла?

– Поняла.

– Дай сюда свой помянник.

Мой помянник в ту пору был чуть потоньше телефонной книги Москвы – друзья, знакомые, малознакомые. Словом, я жаждала спасать мир, не умея спасти себя. И теперь старец вычеркивал из помянника имена со словами:

– Не потянешь. Не потянешь. Не потянешь. А этого идола окамененного напрочь забудь и не смей поминать!

«Идол окамененный» был известным драматургом и слыл в нашей компании интеллектуалом. А недавно с достоинством интеллектуала он рассуждал с телеэкрана об ошибках Христа. Господи, как стыдно бывает за прошлое, а оно настигает нас.

После ревизии старца в помяннике остались лишь имена моих родных, крещенных по обычаю, но неверующих. Повздыхал батюшка над их именами и сказал:

– Вот твой крест – отмаливать родных. Жалко мне тебя, сестра. Тяжелый крест у тебя.

Смысл этих слов открылся мне позже, когда мои родные приходили к Богу через великие скорби и боль. Слез тут было пролито немало. Но слава Богу за все, а скорби – школа молитвы.

Тамара

Похожий случай был с моей подругой Тамарой. Батюшка благословил ее читать Евангелие и Псалтирь за мужа, страдавшего тогда винопитием. А поскольку на их улице после получки добрые молодцы массово отдыхали в лужах, Тамара стала отмаливать и их. Однажды на молитве она упала в обморок, а через неделю ее увезли на «Скорой» в больницу.

После больницы батюшка устроил ей разбор полетов и выговаривал:

– Ты что это, мать, на себя берешь – всех пьяниц решила отмолить? А пупок не развяжется, а?

Помянник Тамары теперь тоже похудел. А годы спустя она признавалась:

– Как же трудно молиться, даже за родных! С мужем полегче, да с сыном беда. Как уехал в Америку, так перестал причащаться и годами не ходит в храм.

У Тамары больное сердце и давление скачет. Но она ночами стоит на коленях в слезной материнской молитве за сына. Трудно молиться, а надо, надо. Такая острая боль – сын!

О немощных

Православный человек Петр Мамонов, сыгравший роль старца Анатолия в замечательном фильме «Остров», сказал о себе, что в духовной жизни он продвигается пока «муравьиными шажками». Многие могут так сказать о себе, ибо большинство в нашей Церкви все-таки люди новоначальные. Да, образованные и порой именитые, но позади почти у каждого та костоломка безбожной жизни, что тут не Россию впору отмаливать, а каяться и каяться в грехах. «Нам оставлено лишь покаяние», – писал о Церкви наших дней игумен Никон (Воробьев).

Поневоле сравниваю нынешнее поколение с поколением людей, ходивших в церковь в годы гонений. Они шли к Богу не за выгодой, а по той безоглядной любви к Нему, что уводила их потом в лагеря. А сейчас молодого человека уговаривают: сходи в храм, помолись – и получишь мешок пряников с вагоном счастья в придачу. Не православие, а киска с бантиком. И я понимаю, почему молодежь идет к младостарцам и патриотам-экстремалам – они зовут не к елейному благополучию, а на жертвенный подвиг во имя России. Жертвы тут неизбежны, а исход известен: слепой слепого ведет, и оба в яму упадут.

Но ведь хочется подвига, а с подвигами сложно. И стоит молодому человеку начать подвизаться по образу древних, с ночными бдениями впроголодь и многосотенными земными поклонами, как опытный духовник остановит его. Что поделаешь? Время такое. Еще в первые века христианства святые отцы предсказывали о тех грядущих временах, когда люди не смогут и в малой степени повторить подвига древних, и не будет рядом великого Аввы, исцеляющего недужных возложением рук и вдохновляющего своим примером. Наш удел – спасаться скорбями. И мы, как думаю я иногда, немощная пехота последних времен. Но и немощным дарует силу Господь.

В минуту скорби о бедствиях Отечества я читаю и перечитываю «Сказание Авраамия Палицына» о нашествии на Русь поляков и об осаде Троице-Сергиевой лавры. Время другое, а проблемы все те же – о мудрых века сего и немудрых, о тех, кто похваляется спасти Россию, и о людях, действительно спасающих ее. А поскольку летопись преподобного Авраамия стала, к сожалению, библиографической редкостью, рискну напомнить некоторые эпизоды из нее.

Был в осаде Троице-Сергиевой лавры тот, особо трагический, момент, когда Лавра осталась беззащитной. Убиты 2125 защитников ее, 797 монахов, и в монастыре стоит смрад от ран умирающих. И тут на первый план выдвигаются простецы-немощные, увечные, убогие и не обученные ратному делу. Простецы делали вылазки за стены монастыря, чтобы раздобыть для обители дров и хоть какой-то провиант с огорода. А когда поляки начинали преследовать простецов, эта малая увечная дружина отважно бросалась в бой, обращая их войско в бегство. В монастыре дивились чуду, а простецы объясняли, что не своею силою одержали победу, но молитвами чудотворцев Сергия и Никона Радонежских. Сами же поляки свидетельствовали, что видели преподобного Сергия, возглавляющего битву простецов.

И еще о немощных и власть имущих. На помощь осажденной Лавре приходит «избранное войско» под водительством боярина Давида Жеребцова.

Первым делом боярин опустошил житницы Лавры, отобрав последнее пропитание для своих нужд. Летопись повествует, кажется, не только о воеводе Давиде, но и о тех «боярах» новейших времен, что «не пекутся о препитании мучащихся в бедах, но строят о себе полезнаа». Горько «плакахуся» тогда чернецы, привыкнув делиться последним куском с сиротами и вдовами, укрывшимися в стенах Лавры. И за их любовь к обездоленным Господь свершил чудо, неведомым образом пополняя житницы. Наконец наступает время битвы. Воевода настолько уверен в своих силах, что презирает просьбу простецов помолиться перед боем. Он насмехается над верой простолюдинов: «Их же много бесчестив и отслав прочь, не повеле с собою исходити на брань». А вместо победы – поражение, гибнет войско в окружении врагов. И совсем бы пропасть воеводе со избранным войском, если бы не бросились в бой боголюбивые простецы: «и по обычаю простоты немощнии бранию ударивше, и исхищают мудрых из рук лукавых».

А может, думается иногда, Господь потому и убирает от нас человеческие подпорки, и нет рядом великого Аввы, чтобы в осознании своей немощи мы стяжали нищету Христову, возложив все упование на Господа? Такая вера свойственна святым и нашей Святой Соборной и Апостольской Церкви. Вот почему в дополнение к событиям прошлого расскажу историю, случившуюся уже в наши дни в Оптиной пустыни.

В жаркий летний день возле храма стоял дюжий мужик странного вида – вся грудь в иконах и крест-накрест вериги. Люди спешили на всенощную, а он останавливал их, убеждая, что теперь уже в церковь ходить нельзя, ибо там, на престоле, уже «воссел сатана». Речь странника была горячечной и с хорошо известным текстом – про печать антихриста в паспортах и о том, что теперь нельзя доверять священникам, а также жениться и рожать детей. Спорить с такими людьми бесполезно, но молодые мамы все же возмущались:

– Ну да, Хрущев нам обещал показать по телевизору последнего попа, а теперь и последнего ребенка покажут?!

Началась всенощная. Двор опустел, и проповеднику стало скучно. Он робко заглянул в храм, где уже шла лития, и, осмелев, возвысил голос, обличая «сатанинскую церковь». Такие ситуации в монастыре легко разрешимы, и монахи выводят из храма шумных людей. Но тут произошло то, что трудно объяснить, – отец наместник дал знак не трогать буяна. Почему так, не знаю, но вызов был брошен самой Церкви, и монахи приняли его. На солее замерли в пламенной молитве священники. И в храме стояла та тишина, когда в едином порыве все молили Господа: утверди, укрепи и защити Церковь Твою Святую, юже снабдел еси честною Твоею Кровию!

А буян кричал все громче и продвигался все дальше – вот-вот схватит за рясу служащего священника и кинется в драку. И тут произошло то, что я видела только в видеозаписи, когда ураган гнет деревья и сокрушает дома. Так все и было. Некий вихрь гнал хулителя из церкви, он пятился спиною вперед и отбивался от кого-то невидимого руками. Его буквально выдуло из храма. Как ни странно, но это было мало кому интересно. Душа уже вознеслась в горняя, ликуя о Господе, сотворшему небо и землю и давшего нам обетование:«Созижду Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16:18).

Кстати, года четыре спустя я увидела в храме того самого странника, молящегося. Вериг и иконостаса на груди уже не было, и видно было, что человек тяжело болен и обнищал. Какая-то женщина сунула ему денег, а бабушка Дарья, постриженная недавно в схиму, дала просфору.

– Матушка, – взмолился к ней странник, – болею я сильно. Помолись за меня!

Бабушка-схимница тоже из простецов. Родила девятерых детей, двоих потом схоронила, и всю жизнь проработала нянечкой в Доме престарелых. Однажды она забыла дома очки и попросила меня написать ей записки об упокоении. Написала я записок десять – рука устала, а схимница все продолжала перечислять имена сирых стариков, скончавшихся у нее на руках:

– Безродные они. Поминать их некому.

Если кто-то назовет нашу схимницу молитвенницей, она не поверит.

Или, возможно, ответит, как отвечал в свое время на просьбу помолиться оптинский новомученик иеромонах Василий:

– Ну, какой из меня молитвенник? А вот помянуть помяну.

Сколько я знаю таких нянечек и академиков, не считающих себя молитвенниками, но, напротив, немощными и грешными людьми. Молятся, как умеют. Каются перед Господом и уделяют от своих щедрот или скудости лепту для сирот и болящих. Они не спасают Россию – они строят ее: возводят дома и храмы, оперируют больных и учат детишек в школах.

Зарплата в провинции мизерная – на грани нищеты. Но врачи по-прежнему выхаживают больных, а учителя не бегут из школы, искренне не понимая людей, которые идут на панель или в бандиты, утверждая, что выбора нет. Выбор всегда есть. Помню, как на предвыборном митинге в Козельске оратор-коммунист стращал людей всевозможными бедами, если не проголосуют за него.

– До чего довели людей, – воскликнул он пылко, – на одних лишь грибах живем!

– Ничего, на картошке с грибами продержимся, – ответили ему из толпы. – А ты не запугивай, милый, народ. С нами Бог!

Хороший у нас, в провинции, народ.
Ответить Пред. темаСлед. тема

Быстрый ответ, комментарий, отзыв

Изменение регистра текста: 
Смайлики
:) :chelo: :( :oops: :roll: :wink: :D :crazy: :muza: :clever: :sorry: :angel: :read: *x) :camomile:
Ещё смайлики…