Мобильная версия
как человек пришел к Богу, и какой человек
читать начала с середины от скуки, а потом все-таки и начало прочитала
Начало статьи здесь,
Илья Любимов.
Тридцать пять шагов
к бесконечности.
Залина Дзеранова
Коллекция. Караван историй
О том, что близость между нами невозможна до венчания, я объявил Кате сразу, ожидая увидеть, как ее огромные глаза станут еще больше. Но она безропотно согласилась.
Распевая во весь голос любовные баллады, я болтался на веревке между небом и землей. И это были вовсе не съемки романтического или остросюжетного фильма, а часть моей собственной, реальной свадьбы. Называлась она «Выкуп невесты». Продолжая карабкаться по стене блочного «замка», в котором томилась в заточении моя креативная невеста, я чувствовал себя полным кретином. Но чем выше поднимался, оставляя позади шлейф прошлой жизни, тем с большим упоением играл в задуманную Катей игру: «А ин-те-ресная у меня будет жена...»
Когда залез, наконец, в окно четвертого этажа, выяснилось, что суженая соорудила еще парочку препятствий перед заветной дверью. Открыться она могла только перед женихом, который сумеет отмерить каждый шаг перечислением достоинств будущей жены. На десерт еще и на дудочке сыграет.
Зная мое скептическое отношение к свадебному антуражу, Катя предупредила подруг, чтобы следили за моим настроением. Дескать, если почувствуете, что жених-циник на пределе и теряет терпение, не терзайте, сворачивайте спектакль, хватайте его и быстренько едем в ЗАГС. А то как бы из-за шалостей вовсе мужа не лишиться. Бедная моя девочка!
Страхи ее были не напрасными. Ведь перед тем как меня повесили на веревке приглашенные каскадеры, пришлось уже преодолеть немыслимое количество заслонов. Главное — требовалось завоевать расположение подружек, для чего мне были торжественно вручены ведра, тряпки, губки и моющие средства. Я должен был до блеска вымыть Катину машину, которую они основательно заляпали.
Барышням удалось растопить мое равнодушие. Оценив, наконец, экстравагантность замысла и неповторимость момента, я старался вместе со всеми веселиться от души. На последних метрах перед встречей с невестой полностью погрузился в отведенную мне роль. И напрягая фантазию, вспоминал всевозможные эпитеты, которые могли бы соответствовать любимой и единственной женщине. Приближаясь к ней с каждым шагом, а их оказалось тридцать пять, как и прожитых мною лет, подумал: «Вот с этого, Илья Петрович, и начинается твоя новая жизнь...»
С самого детства я был очень бойким и жадным до жизни. Познавал окружающий мир по-своему: гонял во дворе котов, постоянно кривлялся одноклассникам на потеху, а любимым развлечением стало разыгрывать людей. Помню такой эпизод. Родителей не было дома, и я с двенадцатого этажа стал швырять яйца в стоявшие внизу машины, пока одно яйцо не достигло цели, замечательно шмякнувшись точно на крышу. Увидев, что из «Запорожца» вылезает хозяин, я стремглав выкатился на улицу. Подошел к пострадавшему и, задрав голову, вместе с ним возмущался и ругал на чем свет стоит «этого недоноска», гневно грозя пальцем самому себе. Еще без стыда и совести предлагал вычислить негодяя и согласно кивал, когда владелец угрожал вырвать ему ноги из задницы.
Я — мальчик, что называется, из хорошей семьи, умел отлично пользоваться набором данных природой и воспитанием преимуществ: смазливостью, образованностью, способностью хорошо болтать и красиво врать, являя всем свою двуликость. Причем до такой степени, что если опросить обо мне знакомых — учителей, соседей, приятелей, они нарисуют абсолютно несхожие портреты, будто говорят о разных людях. Но все это был один и тот же хитрый и изворотливый мальчик.
Взрослея, я становился все более и более отвязным молодым человеком, хотя жил в благополучнейшей семье со старшим братом, младшей сестрой, дедушкой и родителями, давшими детям прекрасное воспитание. Мама наша филолог, переводчик, специалист по английскому языку и литературе, в совершенстве владеющая еще и французским. Папа как талантливый конструктор всю жизнь двигал отечественное военное авиастроение в знаменитом ОКБ Сухого. К слову, как и папа, я был силен в математике и долгое время хотел стать программистом. Впрочем, все науки давались мне легко. Нашел общий язык и с музыкой — мальчик из хорошей семьи, разумеется, окончил музыкальную школу.
Родители отдали энергичного ребенка в Театр юного москвича под руководством Александра Тюкавкина, где мой старший брат Олег уже занимался несколько лет. В те годы начался бум международных детских фестивалей, и ТЮМ со своими спектаклями исколесил всю Европу — от Польши до Франции. Пока другие корпели над учебниками, у нас кипела настоящая жизнь!
Забегая вперед, скажу, что по проторенной братом тропке я поступил и в ГИТИС вольным слушателем в мастерскую Петра Фоменко (Олег тогда уже играл у прославленного мастера в театре). Выпускные классы школы параллельно окончил экстерном. А в двадцать один год стал актером того же театра. То есть моя биография выглядит довольно красиво. Но это только внешне. За кулисами же было по-другому.
Итак, возможность кривляться на законных основаниях приводила меня в неописуемый восторг, но жажды запретного не утолила. В моей природе уживались стремление к чистому, глубокому, прекрасному и страстная тяга к темному и греховному. К набору удовольствий, которые неизменны для человека, рвущегося из теплой, уютной, благополучной семьи на холодную, угрюмую и опасную улицу.
Мне было интересно слушать с отцом классическую музыку, участвовать в семейных просмотрах интеллектуального кино. И одновременно с этим представьте такую картину: подвал под Ленинским проспектом, целая система коммуникаций, и в этом лабиринте подземных переходов кучкуются подростки — кто-то выпивает, кто-то нюхает клей, кто-то курит марихуану, а кто и посерьезней оттягивается. И весь этот московский андеграунд притягивал меня как магнитом, я был своим в тусовках молодых людей, кайфующих на ворованные у семьи деньги. В этом тоже преуспел: тянул у родителей из карманов, кошельков и семейных заначек.
А поскольку был лжив и изобретателен, обожал провоцировать людей, сталкивая их лбами, то убедительно врал маме с папой, сваливая вину на бедного дедушку. Начал с малого, а потом обнаглел настолько, что однажды на сворованные деньги купил мотоцикл! И опять все свалил на деда. Благодаря деликатности родителей он никогда об этом не узнал. Мама оставляла деду рядом с деньгами записочки, где просила не стесняться, не таиться, а прямо говорить — что ему нужно взять на расходы. Я бумажки находил, читал, и, конечно, меня это не останавливало. Спустя много лет, только после того как пришел к вере, открылся маме, просил простить. Увы, перед дедушкой каяться было поздно, его уже не стало...
Стыдно мне было и тогда, но подростковая гормональная энергия требовала насыщенной эмоциями жизни. И я шел (скорее, катился!) дальше. Ведь дело было совсем не в деньгах и даже не в том, на что их можно потратить, главное — острота ощущений!
В тот момент я чувствовал определенное родство с представителями криминального мира, тесное общение с которыми судьба мне обеспечила. Они казались людьми дела, отвечавшими за свои слова. В этом кругу было меньше пустой трепотни, внимания к чувствам и мелочам, всего того, что я получал среди богемы — кинематографистов, деятелей театра, художников, писателей. Но именно сочетание этих двух ставших моими миров, напряжение между этими полюсами и взаимное их тяготение составляли для меня объемную картину жизни.
Богема яростно описывала, воплощала на сцене, на полотнах и экранах жизнь «других» — криминала, «дна», талантливо воспроизводя черты, какими не обладала сама. А эти «другие» в свою очередь грамотно потрошили кошельки и разрушали здоровье людей творческих. Миры, которые не могут существовать друг без друга, — старая и известная формула. Из этой формулы рождается искусство и гибнут люди.
Скажем так: в физическом душегубстве я не повинен. Но всевозможные способы относительно честного отъема денег, включая крупные аферы, манипуляции со всякими губительными веществами, говоря прямо — наркотой, — этого было с лихвой. И образ рафинированного интеллигента не мешал, а не раз выручал, помогая произвести нужное впечатление. Это, в общем, тоже старая формула: самые отъявленные хулиганы, как правило, происходят из хороших семей. И менты меня вязали не раз, и в тюрьме в результате посидел, и срок получил, но усилиями хороших адвокатов — условный.
Если бы скопил все деньги, которые попадали в мои руки тогда, уже к концу института был бы «в полном шоколаде». Но не деньги, еще раз подчеркиваю, были целью. Огромные суммы уходили сквозь пальцы, просто прожигались. А бывало, от реализации какой-нибудь нелегальной дряни ничего не клал себе в карман.
Я был движим дикой страстью, жадным любопытством к исследованию всех сторон жизни. С обязательной оговоркой: жизни в том понимании, какое может быть у человека, не имеющего ни малейшего представления о Боге. Обладая талантом виртуозного демагога, разносил в пух и прах любого, кто пытался приближаться ко мне с христианскими идеями.
В моей жажде страсти, конечно, не обошлось и без страсти в банальном смысле этого слова. Женщины, секс, плотские утехи — куда же без этого наркотика? Я был смазливым, с хорошо подвешенным языком и не испытывал недостатка в женском внимании, предложений делалось даже в избытке. Было бы их меньше, связей было бы больше. Мне с моей вечной тягой к адреналину то, что легко и доступно, не по вкусу. Но при этом была и любовь — огромная, взаимная и тяжелая. По неписаному договору мы оба не рассказываем об этом. Могу только, подвесив интригу, сказать, что эта замечательная актриса известна всем, именно поэтому имя ее будет удержано в тайне.
Начавшись в шестнадцать, наши отношения — страстные, мучительные, больные — тянулись лет восемь... Я тогда потерял счет времени, так долго мы терзали друг друга, наделав массу глупостей с обеих сторон. Настолько не доверял ей, что стал тайком читать ее дневник, вскрылась измена, это был кошмар. Мы одновременно и поочередно заводили показательные отношения на стороне, чтобы вызвать ревность или просто потрепать нервы. Исходя взаимной страстью, но не имея элементарного доверия, мы не только изводили друг друга, но и самоуничтожались, разрушив себя до основания. Когда отношения практически иссякли, мой верный друг актриса Наталия Курдюбова позвала отдохнуть в Черногории. Я поехал, там еще и заболел, причем как-то очень тяжко. Позвонил возлюбленной и, почувствовав в голосе что-то незнакомое, поинтересовался, не скучает ли она без меня. В ответ прозвучало: «Наверное, уже нет...» Стало ясно: больше ничего и никогда между нами не будет. Для меня это был швах полный. С высоченной температурой шел по залитому солнцем южному городу мимо пестрого столпотворения, путаясь в соплях, и думал: «До чего же ты себя довел, Илья...» Это был тупик. И это было начало чего-то нового.
Как я теперь понимаю, многолетний страстный марафон дал мне необходимое напряжение. Я впервые прошел через серьезные страдания, через боль, и это дало душе нужную тяжесть. Полученный ожог был необходим, он положил начало более трезвому и внимательному отношению к себе, к женщинам, к людям вообще и жизни в целом.
Интересно, что по прошествии многих лет мы с этой замечательной актрисой в самом теплом дружеском общении, какое только возможно с женщиной. Наши отношения, лишенные страсти, но наполненные заботой и вниманием друг к другу, куда ближе к любви, нежели прежние. А не случись этого романа, меня бы просто разорвало заложенным внутри зарядом. Погиб бы, гоняя на мотоцикле или попав в перестрелку, а то и в тюрьме могли «закрыть» надолго. И не пришел бы сегодня туда, куда пришел. А моя видимая жизнь по-прежнему текла параллельно и вполне благополучно. Все шло гладко, даже прекрасно и в институте, и в театре. Потому что и там и сям — под руководством уникальной личности Петра Наумовича Фоменко. Встреча с этим человеком, не только великим мастером в профессии, но и нравственным ориентиром, была одним из ключевых моментов в моей судьбе.
Фоменко человек глубокой внутренней свободы и необычайного человеколюбия, обладавший (пусть это никого не отпугнет) христианским взглядом на жизнь. Он так умел любить людей, как может только великий человек! Смирял себя до каждого человека, снисходил до каждой просьбы, каждого вздоха. Он был прежде всего Человеком, и только потом — Мастером. Потому что ни из кого не выйдет мастера, если нет необозримого пространства внутри, нет бездны. Понятие бездны часто ассоциируется с чем-то темным, пугающим. Но бездна — это просто ощущение бесконечности, часть божественного внутри нас. Там нет дна, но нет и потолка. И Петр Фоменко — это бездна. Он часто повторял: «Все уже было. Не было только вас». Тем самым подчеркивая, что уникален в земном мире лишь человек, его душа. Живущее в Петре Наумовиче ощущение вечности не могло не заразить нас, его учеников.
И мой близкий друг, актер нашего театра Андрей Щенников неожиданно с головой ушел в православие, углубившись настолько, что стал пономарить (помогать священству в алтаре и на клиросе). Забегая вперед, скажу, что позже его рукоположили в диаконы. Для меня его погружение в веру не было резким толчком поменять жизненный курс — отец Андрей был очень жарок, но не брал на абордаж. Однако наши долгие разговоры оставляли свой след, несмотря на то что я все еще продолжал брыкаться. Как у демагога со стажем у меня на вооружении было множество каверзных, как я считал, вопросов. «Ты что, стал лучше жить из-за того, что христианин?» — вопрошал я и ставил его в тупик. Теперь понимаю, что у него не было для меня ответа просто потому, что я находился в иной, чем он теперь, системе координат.
В общем, к двадцати восьми годам, как мне казалось, испытав все и вся, к своему полнейшему недоумению «я очутился в сумрачном лесу». Поскольку жадно исследовал бытие, то мне казалось, что прекрасно изучил простые законы, по которым оно, бытие, существует, — законы волчьей стаи. То есть никто никому ничего не должен, нет никаких обязательств, никакой справедливости, нет порядка, все относительно — хаос движет человечеством. В вожаках стаи тот, кто успешен. Но и он одинок. Потому что волк. Как жить в таком мире? Только разрушаться! Причем с максимально возможным удовольствием. Я пропустил момент, когда у меня возникло устойчивое ощущение, что теряю связь с реальностью, она ускользает, и я не понимаю, куда дальше плыть. Ведь знал же все и про все до этого момента! И вдруг со всей ясностью увидел, что есть иная, совершенно незнакомая сила, движущая жизнью. Мне неизвестны ее законы, но позвоночником чувствую, что они работают.
Я во многом преуспел: добился признания в профессии, сыграл главные роли в лучших спектаклях нашего театра, снимался в кино. Одновременно предавался любовной неге, валялся в дурмане, перепробовав все виды и способы употребления наркотиков — от легких до самых тяжелых. Это одно, о чем я сожалею и никому никогда не посоветую. Более того, если бы была возможность пройти заново весь жизненный путь, этот пункт точно не повторился бы. Мне просто повезло, ведь это едва не разрушило мою жизнь. Я крепко стесался с криминалом, посидел в тюрьме. И единственное, куда не ступала моя нога, куда даже не бросил взгляда, — это в сторону Божьего храма. И я решил, что мне надо креститься.
Надо непременно сказать, что и мои родители, не будучи религиозными, приложили руку к возвращению блудного сына. Потому что подспудно всегда освещали мою жизнь нравственным маяком — в своем путешествии я просто не сразу его разглядел. Мама с папой своей жизнью являли пример любви друг к другу и к детям, пример аскетизма и трудолюбия, пример людей, живущих по законам совести.
И я двинулся на Софийскую набережную в храм Софии Премудрости Божией, конечно, по совету Щенникова. Служба закончилась, из алтаря вышел рекомендованный мне батюшка, отец Димитрий Рощин, который мне тогда, не побоюсь сказать, был до фени. Я — к нему, мол, хочу креститься. Отец Димитрий мгновенно спросил: «А зачем?» Я обалдел, потому что увидел, что он абсолютно точно считал мой настрой и говорит на понятном мне языке. Мне ж не надо, чтобы было легко, чтоб сразу в руки. Растерявшись, промямлил что-то вроде того, что не люблю людей. Батюшка: «Ну, тогда тебе надо к психологу, а не к священнику». «Надо же, какой настырный батёк-то. Да скажи спасибо, что пришел!» — подумал и что-то еще невразумительное прожевал губами. Священник «спасибо» не сказал, помедлил-помедлил и заключил: «Давай хоть Евангелие почитай. И приходи».
Ладно, думаю, раз такое дело, почитаю. Прошло несколько дней, почитал Евангелие, ничто меня не поразило, но пришел к нему снова, доложил: «Ну вот, прочитал». Отец Димитрий ни о чем меня по домашнему заданию не спрашивал, каким-то образом чувствуя, что подобные вопросы меня только возмутят. Объяснил, что у них в храме нет купели для взрослых, направил на Красную площадь в храм Казанской иконы Божией Матери, где можно креститься с полным погружением.
http://7days.ru/caravan-collection/2012 ... echnosti/1
очень интересный опыт, для меня поучительный
